ГОРПЫНА

Обращаясь к героической истории нашего народа, к его славному казацкому прошлому, отображая неуступчивые и свободолюбивые казацкие характеры, мы, являясь соавторами записок казацкого батьки Василя Галайды по прозвищу Куйбан, мало внимания уделили женщинам. В предлагаемой читателю повести казацкого батьки, как можно будет увидеть, сполна устранен этот недостаток, поскольку написана она о женщине, которая не меньше, чем мужчины, достойна того, чтобы ее история стала достоянием широкой гласности. История казачки Горпыны может вполне стать примером поведения и отношения женщины к жизни, которая, зная, что ей надо делать, несмотря на трудности и невзгоды не пасует перед ними, не жалуется на судьбу, не смиренно просит кого-то о чем-то. Горпына делает все для того, чтобы изменить своими действиями судьбу, что свою, что любимого ею мужчины.

В чем же сила женщины? В ее самоотверженности, в отваге, в делании своего дела, как она это видит и понимает, или, может быть, в искренности и в широте взгляда на свое будущее и на будущее ее мужчины. Ответ на этот вопрос дает сама история, изложенная казацким батькой Василем Галайдой, который был лично знаком с Горпыной, несмотря на то, что женщинам не разрешалось быть на Сечи или жить вблизи нее в соответствии с казацкими законами. Тем не менее, это не помешало Горпыне, да и не только ей, а и сотням женщин делать то, что было нужно в сложившихся условиях и что они считали необходимым. И в данном случае лучшие представительницы нашего народа не были жеманными барышнями, не просили смиренно у небес милости, а сами своими действиями добивались нужного результата.

Да, лучшие дочери нашего народа не были характерниками, а были ведуницами или ведуньями, женщинами, которым было в то время, пусть и малой мерой, еще открыто угасающее и перекрученное знание предков. Арийский корень и исток нации был в описываемые времена более ощутим в сынах и дочерях нашего народа. Даже не десятки, а сотни из них слушали и слышали слог «Ор» — слог вечности Бытия, который звучал еще в пространстве и времени, исходя из прошлого, наполняя собой земной эфир.

Лучшие представители наших предков, а действие повести происходит в конце шестнадцатого, в начале семнадцатого века, еще видели в прошлом и скифов, и киммерийцев, и ариев, даже говорили с ними, несмотря на орзнай — время сумерек. Так арии называли наши времена, видя из прошлого доминирующие в них энергии, которые навевались привнесенным на наши земли христианством, магической и ритуальной работой, подрывающей основы нации и народов, проживающих на этих землях.

Мы, отметим, живем на этой земле еще потому, что наши предки из поколения в поколение копили в себе силу, жили, опираясь на себя и на свои способности, на свойственное им понимание мира и событий, в нем происходящих. Казацкие рода тогда еще не были столь подвержены вырождению и внутренней слабости, а некоторые секреты все еще передавались из поколения в поколение.

Тогда, более четырехсот лет тому назад, не была еще так критично прервана нить между поколениями. Травники, знахари, являясь продолжением волховского движения, еще во многих поселениях и местечках на Сечи и возле нее исправно и со знанием дела выполняли свою повседневную работу, только лишь крепчая с годами. В их глазах, когда они смотрели на эти бесконечные степи и землю, которая снискала себе название Дикого поля, еще светилось знание жизни и видение ее совершенно иных горизонтов.

Что жизнь? Лишь промежуток между рождением и смертью. Она, жизнь, лишь возможность многое сделать, проявить то лучшее, что нарабатывается, копится в личности ее непрестанным трудом. В этой работе нет выходных и праздников, здесь все по-честному. Если ты уклонился или чего-то не успел сделать, то наградой тебе будет быстрая смерть или, что еще хуже, тугой татарский аркан и плен, где жизнь тебе точно не понравится. Если мужчины попадали на галеры, то женщин продавали в гаремы, красивых конечно. Турки ведь на самом деле были знатоками и ценителями женской красоты. Некоторые из них попросту паразитировали на молодых наложницах, подпитываясь их энергиями во время полового акта или делали это по-иному с таким же результатом.

Так что рассказы о счастливой жизни в гаремах, которой никогда у пленниц не было, — даже не сказки, а сплошной обман, поскольку на самом деле женщина, пока была молода, считалась только лишь источником удовольствия. Она должна была знать свое место. Если женщина начинала возмущаться или каким-то образом даже не отстаивать, а намекать на свои права, то были сотни способов принудить ее к повиновению. Так что лица красивых женщин в гаремах, смотрящие на нас с экранов, только лишь красивая обёртка, за которой слышатся рыдания, чувствуются полная беспросветность и покорность судьбе.

Не будем больше интриговать читателя. Предоставим слово Василю Галайде и Горпыне. Вдвоем они расскажут о диковинном переплетении судеб и линий жизни, путей и дорог многих людей, в том числе и своих собственных. Ибо переплетение судеб и формирует узор под названием жизнь. И каждый в ней и ловец, и купец, и жертва, если не может и не учится за себя постоять.

Вопросы, отзывы, замечания, предложения, возникшие в процессе и после чтения книги, можно присылать по адресу — prohor38@ukr.net

Под конец многотрудной и интересной жизни, а мой возраст уже подошел к девяноста годам, ты как никогда ощущаешь, что времени до ухода остается все меньше, а сделать предстоит все больше. Иной раз, оглядываясь на прожитую жизнь, ты понимаешь, что многое сделал не так, как надо было бы, но в тоже время ты отчетливо осознаешь, что не мог это сделать по-другому. С высоты прожитых лет, когда ты, глядя на себя в молодости, видишь лихого казака, привыкшего прокладывать себе в жизни дорогу саблей и копьем, ты понимаешь, что тот, кем ты был, не понимал многих прописных истин. Как выжил тот казак, ты и сам не понимаешь. Сеча за сечей, рубец на рубце и это притом, что ты с четырех лет занимался исправно казацкой наукой под руководством одних из самых лучших и искусных казацких батек.

Я, Василь Галайда, был приемным сыном казака-характерника Славка Задериги из рода потомственных казаков. О тайне своего рождения я узнал только лишь после того, как мне исполнилось двадцать семь лет. Отец одно время возглавлял курень казацкой разведки, а потом, когда ушел оттуда по ряду причин, занялся характерництвом, давней казацкой наукой. Правда, не уберегла она его от ранней, как я считаю, и смерти. Да и что для казака-характерника возраст в шестьдесят пять лет? Это почти что начало пути к себе сильному, смелому и уверенному мужчине. Это я понял на своем опыте, когда уже многое прошел в жизни, долгое время тренировал казаков из куреня казацкой разведки, после чего в 1637 году вынужден был покинуть Украину и переселиться на Дон. Почти четыре года я провел в тамошних местах, но любовь к Украине не дала мне долгое время находиться вдали от дома. Слишком явственно и четко проплывали перед моим взором пейзажи Великого Луга, Хортицы, днепровских плавней, без которых я не мыслил своего существования.

Несмотря на опасность, грозившую мне, я вернулся в родные края, побывал на Сечи, построил себе несколько домиков в глухих местах днепровских плавней, и чуть было не погиб. Помогли мне ученики. Если бы не Куйбида, не Яр Козима, не Гнат Янинец, не дожил бы я не то, что до девяноста лет, не перешел бы порог и семидесяти двух лет. Хуже всего то, что против меня работали не турки, не татары, а свои же люди, тоже казаки, но не желающие, чтобы казацкий батька, который почти шестнадцать лет возглавлял с 1622 года круг казацких батек на Хортице, вновь вернулся к прежнему действию.

Казацкая сила тогда постепенно теряла в кондициях. Многие пошли под поляков, некоторые склонялись к московитам, были на Сечи и сторонники турок. Сложное было тогда время, когда после разгрома казацких восстаний не было предводителей, которые, как тот же Сагайдачный или Самийло Кошка могли бы изменить складывающееся и сложившееся положение дел.

Украина тогда замерла в преддверии новых битв, которые отчетливо видны были в пространстве времени, если быть способным видеть прошлое и будущее. Богдан еще не пришел. Он даже не думал еще о том, что ему вскоре придётся делать. Многие же казацкие воины разбрелись в поисках лучшей доли. Некоторые из них отправились в Европу, некоторые ушли, как я, на Дон или в Персию, подались в Молдавию или в Карпаты, даже в Турцию и в Грецию. Умелые воины ценились везде. Им хорошо платили за работу. Казаки были неприхотливы, выносливы, умны и терпеливы. Я же в те годы уже перешел порог семидесяти лет. Силы не потерял, как и быстроты в движениях, но не учел коварства врагов, попал в засаду в плавнях и был тяжело ранен. Ранение не оставляло мне шансов на жизнь, если бы не одно «но»…

Это «но» заключалось в том, что казаки из моего окружения, а, потомки, в казацкой среде знали все и обо всем, узнали, что есть в районе Канева, в тамошних лесистых местах, одна женщина. Женщина эта не простая, а внучка одного из самых искусных в прошлом лекарей на Украине. Митрий Джалиба, который называл себя Митшей, один из самых удачливых в свое время казацких атаманов, после того, как повесил саблю на стенку, переселился в те края и занялся лекарством и целительством, продолжая традиции предков. А какие тогда были традиции в наших местах? Только лишь волховские. Время волхвов ушло, но не все было так однозначно. Сумерки в виде панской Польши пока еще до унии 1569 года не опускались на наши земли. Здесь жили прежним укладом, поминая предков, давних богов или продолжая еще волховские традиции.

Так вот, решили меня мои товарищи и помощники по речке на чайке доставить до места. Подлечили немного так, чтобы я не умер в дороге, подвезли вначале на Хортицу, где батьки казацкие издавна проживали, но потом, рассудив здраво, учитывая складывающиеся обстоятельства, решили не рисковать и повезли вверх по Славуте. Было это ближе к началу осени, когда солнце уже не так ярко светит, нет жары, а к ночи уже холодает. Я не очень-то и хотел путешествовать далеко от привычных мест. Считал, что отлежусь и сам справлюсь со своим излечением, но и Остап Куйбида, и Яр Козима, которого кликали Янычаром и Савелий Малашко, — все, как один, были за то, чтобы увести меня из мест, где они не могли полной мерой гарантировать мою безопасность.

Можно было бы, конечно, податься на зимовку в Чигирин, в Черкассы или куда подальше на север, но решено было меня доставить к Горьпе. Так звали внучку Митрия, который долгое время жил в районе Канева, укрываясь в волховских местах. Именно на Горпыну мои товарищи возлагали особые надежды. Наверное, в те года не было на Украине более искусной целительницы, исправно делающей свое дело, хотя, как говорили, Горпына отошла от дел. Ее помощники и помощницы тогда продолжали давнее ремесло, сама же Горпына, как говорили, возилась с внуками, а если и помогала, то только лишь советом, да подсказкой. Правда, Горпына все еще собирала и сушила травы, готовила из них снадобья, даже изредка, когда считала нужным, занималась лекарским делом. К ней еще недавно приходили люди, которым вообще не светило какое-либо выздоровление. Если Горпына, глядя на них, говорила «за тебя не возьмусь», значит, помощи больше ждать было неоткуда.

Горпыне, когда меня к ней доставили казаки, было шестьдесят пять. Но женщина эта выглядела моложе своих лет. Морщины, как казалось мне, когда я на нее смотрел при встрече, обошли своим вниманием ее лицо. Молодость силовых энергий все еще читалась на лице женщины. Глаза смотрели озорно и весело, а взгляд, казалось, пробирал до костей. Видела Горпына внутренние органы у человека, если хотела, конечно. И что было ее особенностью, умела она управлять способностями, поскольку видеть все то, что творится вокруг, накладно. Тонкий мир, его планы и слои, когда ты их воспринимаешь, являют для тебя совершенно иную реальность. И реальность эта, если к встрече с ней ты не готов, может всерьез навредить, укоротив сроки жизни. Если же ты и вовсе не готов или попал под чье-то управление, а желающих поруководить тобой всегда хватает, в таком случае ты попросту можешь сойти с ума или закончить жизнь самоубийством. Таких примеров в казацкой среде было достаточно на моем веку.

Если честно, я тогда не очень-то и хотел ехать к Горпыне, но деваться было некуда. Я, что отчетливо знал, должен был жить. У меня было слишком много важных дел. Преждевременная кончина в мои планы точно не входила. Поэтому я, проверив все возможные варианты, все-таки решил последовать совету друзей и товарищей. Мне пришлось для этого слегка заглянуть в прошлое Горпыны, но лишь настолько, насколько это было нужно для принятия такого важного для меня решения. Вглядываясь в прошлое, я увидел вдруг глаза мужчины, внимательно смотрящие на меня. В них читались живой ум, сила и опыт, а еще во взоре присутствовала сила жизни. Что я точно знал, этот мужчина волхв или был каким-то образом связан с ними. Он же, глядя на меня, только лишь усмехнулся и сказал: «ты знаешь, что делать».

Да, я знал, что делать. Знал, что мне нужен примерно год, а лучше два, чтобы восстановиться и вновь взяться за дело. Также я отдавал себе отчет в том, что в сложившихся обстоятельствах я не мог это сделать на Сечи и на Великом Лугу. Условия и среда не позволяли. К тому же не все казаки были рады мне. Круг черных характерников, а их влияние тогда на Сечи усилилось, не желал, чтобы я и мои помощники занимали какое-либо положение, тем более в курене казацкой разведки, в котором я продолжительное время был чем-то вроде наставника, поскольку не так давно тренировал казаков из куреня. Существовала конкуренция среди казацкой старшины и батек, и немалая. Все «хлебные» должности, так или иначе, курировались теми или иными ведущими казаками. Можно назвать их казацкой старшиной. Казацкие батьки, как я, все больше теряли свое влияние, особенно после поражения казацких восстаний.

Новые лица из числа казацкой старшины, я знал это точно, не рады были мне, моим ученикам и помощникам, продолжавшим начатое мною дело. Ситуация на Сечи, как и на всей Украине, была сложная, поэтому я, скрипя сердцем, согласился на переезд на новое место. Места, где проживала Горпына, а это было под Каневом, в те года были глухие и в какой-то мере забытые. Тут еще можно было слышать давние напевы, даже, присмотревшись, видеть через прошлое бывших хозяев здешних мест — волхвов. Леса, урочища, холмы, рядом Днепр с его заливами и протоками. В общем, было где укрыться от лихого глаза и отсидеться некоторое время, занявшись своим здоровьем. А то, что мне его следовало привести в порядок, не подлежало сомнению.

Тогда я с трудом передвигался, поскольку был ранен в ногу в стычке. Если бы только нога. Задели и в грудь, и в руку. Вскрылись давние раны. Было, о чем подумать мне, пока я не мог толком передвигаться. Конечно, скрывать нет смысла, лезли мысли о смерти. Чей-то голос мысленно уведомлял, что пожил я уже достаточно, что пора уже не беспокоить землю опорой на нее. Приходилось предпринимать все необходимое, чтобы не сломаться внутри, поскольку, если сломаешься, просядешь, в таком случае все средства и методы, все настои — пустой звук. Не помогут они тебе, сколько не пей. В данном случае важны внутренний стержень, скелет и каркас личности, ее опора на себя. Если энергетически они в достаточной мере наработаны, в таком случае у тебя есть шансы, и неплохие, выздороветь.

Савелий Тростинец, казацкий батька и умелый лекарь в одном лице, которому меня показали на Хортице, только лишь вздыхал, глядя на меня. И он, и я уже знали ответ. Савелий, глядя чуть мимо меня, только лишь спросил:

— И где тебя угораздило?

— Возле плавней в засаду попал.

— Теряешь былые навыки, — сделал вывод Савелий. — Или, — казацкий батька слабо прищурился, — кто-то из помощников тебя предал. Не рассматривал такой вариант?

— Пришлось.

— Ответ получил?

Я кивнул.

— Я так и думал, — вздохнул Савелий. — Лет бы двадцать назад я тебе сказал бы, чтобы ты у нас на Хортице остался, но сейчас не поручусь. Опасно. В твоём случае дело даже не в татарах… Ты казак еще прежней закалки, круг батек на Хортице возглавлял не так давно. Вот и не любят тебя…

— Не женщина, чтобы меня любили.

Савелий скупо усмехнулся.

— Так не перевелась еще казацкая сила?

— А ты землю и воду послушай, может, что-то и услышишь.

— Тогда мы поняли друг друга.

Примерно такая беседа у меня состоялась с Савелием, с казацким батькой, который жил на Хортице в те года, являясь, как и Яков Солова ранее, хранителем казацких таинств и дубов, которые пока еще вольготно росли на острове.

Несколько недель до первых холодов я провел на Хортице, а с началом осени в обществе помощников совершил переход под Канев. Дался он мне тяжело. И дело не в годах, а в том, что я начал тогда внутри резко сдавать. Так всегда бывает: держался, держался, а потом, когда спотыкнулся, все проблемы и начались. Ходил я тогда не на легких ногах, тяжело дышал, но все равно усмехался, глядя на знакомые пейзажи. «Прикипив» я, как говорят, к здешним местам. Радовали они мой глаз, хоть и тяжело было. Иной раз круги перед глазами вставали, начиналось головокружение, тогда я приседал, чтобы отдохнуть. Спутники мои вместе со мной располагались на привал. Хотели друзья-товарищи меня на носилки положить, но я отказался. Шел сам, как мог. Упрямства, как говорил Остап Куйбида, мне было не занимать.

Честно говоря, я толком и не помню, как добрались мы до места. Время околополуденное было. Казацкая чайка свернула, поднимаясь по Славуте, налево. Мы вошли в устье Росавы. Речка, петляя, несла свои воды в Днепр. Здесь было тихо и раздольно. Мне тогда показалось, что мы прибыли в какой-то забытый людьми уголок. Поселений выше Черкасс было не так и много. Людей на берегу не было видно, но ощущения иной раз обманчивы.

Руководил тогда мероприятием Остап Куйбида. Он знал, куда направить чайку. Был здесь, как сам говорил, не так и давно. Яр Козима соблюдал спокойствие и был сдержан, но после того, как мы уже час неспешно продвигались вверх по течению реки, не выдержал и он.

— Остап, скоро уже на месте будем?

— Как только, так и сразу. К обеду прибудем.

— Лес да лес везде, — заключил Яр и замолчал.

— Укромные места, хоть и не степь, — согласился с ним Остап. — Еще один поворот и будем на месте.

— И как ты их считаешь? Мы же уже не один десяток их миновали.

Остап молчал. Как бы в подтверждение его слов речка, слегка повернув, открыла глазу новый пейзаж. К ней среди лугов и лесочков подходило, неуверенно ютясь возле воды, небольшое поселение. Усмешка мелькнула на лице Остапа.

— Оно что ли? — спросил Яр и сам себе ответил: — Похоже, прибыли.

— Суши весла. Подплываем, — рассеял всякие сомнения Остап.

— Поляки здесь есть? — продолжал расспросы Яр.

— Раньше не было. Сейчас не думаю, что что-то изменилось. Хотя все может быть. Ты с батькой остаешься, а я мигом. Тетеря, за мной. И не отставай.

Остап нахмурился, слегка покусывая губу, что было у него признаком некоторого нетерпения и желания поскорее рассеять всякие сомнения по поводу места, куда мы прибыли. На берегу нас давно уже заметили. Честно говоря, путники, такие, как мы, по всему видно, были нечастными гостями в здешних местах.

Куйбида, не успела чайка уткнуться носом в песок, соскочил на берег и направился к Горпыне. Вскоре он вернулся вполне удовлетворённым, но продолжал слегка хмуриться, даже покусывал ус, тем не менее, сообщил:

— Поляков нет. Горьпа на месте. Сказала, чтобы мы к ней в дом зашли.

При этом Остап почему-то выразительно посмотрел на меня.

— Да ты не молчи. Что Горпына хочет?

— Каким-то образом узнала, что ты явишься. Так и спросила меня: Василя что ли привезли? Ты же ее не знаешь. Имя свое ей не говорил.

— И что? — спросил я Остапа.

Тот только лишь вздохнул и рукой махнул, мол, сам с ней поговоришь.

Выбрались мы на берег, зашли в хату, которая жалась поближе к лесу, стоя отдельно от остальных. Сразу было видно, что дом особенный. Кровля дома с одной стороны накрывала веранду, а на ней, подвязанные к столбам и брусьям, были развешены пучки трав. Так что точно можно было догадаться о том, чем занимаются хозяева.

Уже на подходе к хате из нее вышел хозяин. Мужчина без улыбки смотрел на нас. Страха в нем не было, особой расположенности тоже. Мы поздоровались и нарвались на ответ:

— Кто вы такие и куда путь держите?

Мужчина, стоявший перед нами, был суров и спокоен. Годков ему было точно больше шестидесяти, но выглядел он молодо.

— Казаки мы, — за всех ответил Остап. — Надобно нам к Горпыне.

— Коли надобно, проходите, — после некоторой паузы откликнулся мужчина. — Горьпа, — позвал он. — Вышла бы. К тебе люди пришли.

Горпына не заставила себя долго ждать. Я, когда увидел хозяйку, слегка оторопел. На порог вышла моложавая женщина, совсем не бабушка. Следы былой красоты все еще присутствовали на ее лице. Оно было спокойно и сурово, но, несмотря на это, на нем проглядывался интерес к нам, особенно ко мне.

— Казаки наши места навестили, — усмехнулась Горпына, подойдя к нам. — Наш дом на время станет и вашим. Будьте гостями. Я верно говорю?

— Верно, — откликнулся муж Горпыны, Якуб Колыба. — Гостям рады, да с дарами.

— Своего дадим, но и чужого отведаем, если предложат, — усмехаясь, заверил хозяев Остап.

Бога здесь не поминали. Не было принято. Жили еще старым укладом, который в округе, как я увидел чуть позже, уже сменился новым. Хозяева быстро накрыли стол, как говорится, чем богаты, тем и рады. Немного выпили, потом закусили, затем поговорили на разные темы, как же без этого, только лишь после всех важных дел перешел Остап к главному. И только он это начал делать, только хотел Горпыне сказать, зачем прибыли, как она жестом его остановила и говорит:

— Казаче, я все знаю. Вы тут с Якубом поговорите, а мы с батькой, — устремила свой взор на меня Горпына, — потолкуем о жизни, о том, что делать надо, чтобы в силе жить долгие годы.

Сделав жест мне следовать за собой, Горпына вышла из хаты. Вышли мы на веранду и там за сколоченным столиком устроились на скамьях друг напротив друга. Первой беседу начала Горпына.